Я болела месяцами, начиная с желудочного вируса после перерыва на День благодарения. Вирус был неудобством, толчком на дороге — или я так думала.
Следующие шестнадцать месяцев оказались одним из самых запутанных и удручающих сезонов в моей жизни. Я не только не набрала несколько фунтов, которые потеряла во время болезни, но и мой вес быстро уменьшался. И все же я ела и пила. Мой голод и жажда были ненасытными. У меня также были хронический насморк, я принимала один раунд антибиотиков за другим. Мое зрение было расплывчатым, мне было больно сидеть и стоять, и я была уставшей. Даже сесть в машину меня утомляло.
Я снова пришла к врачу, отчаянно пытаясь выяснить, почему я все время болела. Но это был мой пятнадцатый визит к нему, и он был явно раздражен. Поэтому он бросил мне две возможности: ипохондрию и анорексию, ни одна из которых, как я знала, не была точным диагнозом.
Я пошла домой в тот день, заползла в свою кровать и рыдала. Моя свадебная фотография стояла на моей тумбочке в серебряной рамке с завитками. Я выглядела такой счастливой, такой яркой. Я скучала по этой женщине. Где она была?
В одну из моих «домашних» пятниц мне нужно было проверить сорок студенческих эссе. Вместо этого я выпила апельсиновый коктейль и свернулась калачиком на диване. Я была истощен, и было только 11 часов утра. Я помню, как услышала звонок моего сотового телефона, но я была слишком уставшей, чтобы его поднять. Я впадала и выходила из сна в течение нескольких часов, пока, наконец, не подняла телефон, чтобы прекратить неумолимый звонок. Это был мой муж.
Он часами пытался позвонить мне и знал, что что-то не так. Я не могла отдышаться. Меня трясло. Он бросился домой с работы, посадил меня в машину и отвез в отделение неотложной помощи.
Я, наконец, получила диагноз диабет 1 типа — хроническое аутоиммунное заболевание. Я прибыла в отделение неотложной помощи в состоянии, называемом диабетическим кетоацидозом, из-за недостатка инсулина в течение столь длительного времени. ДКА опасен, и без лечения смертелен. Мое тело было токсичным и отключалось.
Меня отправили в реанимацию и подключили к трубкам и проводам. В течение нескольких дней врачи и медсестры приходили в мою комнату, рассказывая, что они были поражены, что я была еще жива. Мой сахар в крови был 700 при поступлении, в семь раз больше нормы. Одна медсестра похлопала меня по хрупкой, ушибленной руке и сказала: «Ты могла умереть».
После того, как я была выписан из больницы и возобновила свою новую нормальную жизнь, я оставила врача, который не смог поставить мне диагноз. Я подумывала подать иск о халатности против него, но в конечном итоге решила, что не хочу скандалов. Мне нужно было направить эту энергию на борьбу с моей болезнью. Конечно, я нашла нового (и намного лучшего) доктора.
Вот что шокирует. Диабет 1 типа очень прост для диагностики. Все, что нужно, это простой анализ крови. Тем не менее, несмотря на мои шестнадцать месяцев болезни и симптомы классического диабета, мне не верили. Вместо этого доктор предположил, что моя болезнь была выдумкой.
Это случилось снова двенадцать лет спустя.
Боль в моей груди и ощутимый комок были весьма ощутимы. Каждый раз, когда я натягивала ремень безопасности через грудь или надевала сумку через плечо, боль усиливалась. Я назначила встречу с моим гинекологом, который заказал УЗИ и маммографию.
Через два дня после того, как мне сделали снимок, в офис позвонили, чтобы дать мне отчет радиолога. Он решил, что со мной все в порядке. Да, была какая-то масса, но мы должны следить за ней. Я должна была сделать повторное исследование через шесть месяцев.
Я не мог избавиться от ноющего ощущения, что рентгенолог ошибался, поэтому я самостоятельно искала хирурга и попросила сделать биопсию. Она согласилась, и через три недели я получила второй диагноз. У меня был рак молочной железы.
Я немедленно легла в больницу. Мне дали два варианта: двусторонняя мастэктомия или лампэктомия и облучение. Я выбрала мастэктомию при поддержке моего нового доктора. В возрасте тридцати шести лет я стала частью 5% женщин в возрасте до сорока лет, у которых был диагностирован рак молочной железы. К счастью, я, наконец, нашла доктора, который поверил мне.
Дважды врачи не верили мне. Я сказала, что что-то не так, и я попросила их профессиональной помощи. Я умоляла поставить диагноз и не получила ответа, пока не оказалась в тяжелом положении. Это потому, что мне просто не повезло? Или это был сексизм? Оба доктора, которые неправильно поставили мне диагноз, были мужчинами, и, возможно, меня рассматривали как надоедливую, невротическую пациентку. Я никогда не буду уверена.
Я призываю женщин говорить, а когда их не слушают, говорить громче и, если это вообще возможно, получить второе мнение. Это наши тела и наши жизни. Не каждый врач — хороший врач или правильный врач. Не каждый вывод является правильным.
Диагноз может означать буквальную разницу между жизнью и смертью.