Я думала, что отделение интенсивной терапии новорожденных предназначено только для недоношенных детей, но я была неправа!

Мои роды были «быстрыми и легкими». Утром в понедельник у меня начались схватки, а во вторник в 20:56 родился мой красивый малыш. После этого я все еще была вне себя, если честно. Я держала его и передала его моему мужу, моя мать держала его следующей.

Когда он был в руках моей матери, я знала, что он в безопасности. Я начала дремать, эпидуральная анестезия вызывала у меня сонливость, и я потратила все свои силы, чтобы вытолкнуть этого 7-фунтового ребенка. Глаза моего сына были открыты, а потом, наверное, он тоже решил заснуть. Моя мама покачивала его взад и вперед. Медсестры входили и выходили и проверяли нас.

Когда пришла еще одна медсестра, моя мама сказала ей: «Он закрыл глаза, потому что хотел спать».

Медсестра закричала: «Он не спит!»

Следующие 25 минут произошли для меня в замедленном темпе.

После того, как медсестра произнесла эти слова, она схватила моего сына и положила на маленькую детскую кроватку. Я посмотрела, и он выглядел немного синим. Затем я услышала громкие слова КОД «PINK». В считанные секунды около 30 медсестер вошли в мою комнату и собрались вокруг моего ребенка.

Я даже не могла видеть, что происходит. Я пыталась встать с кровати, но мне не дали, и после нескольких неудачных попыток одна из медсестер посмотрела на меня и сказала: «Он в порядке, он дышит».

Дышит сейчас? Он не дышал раньше? Я снова попыталась продвинуться к своему ребенку, но мне снова сказали не двигаться. Они только что сделали СЛР для моего 30-минутного новорожденного, и я не могла понять, что происходит, даже после того, как педиатр попытался объяснить это мне.

Я только начала плакать. Он был в порядке в моем животе в течение 39 недель и 6 дней, и теперь я привожу его в этот мир, и его сердце почти останавливается?

Мне сказали, что ему нужно в отделение интенсивной терапии новорожденных. Я была в замешательстве, так как думала, что отделение интенсивной терапии предназначено только для недоношенных детей, а мой сын — доношенный.

После того, что казалось вечностью, нам наконец разрешили увидеть нашего сына. Мой муж привез меня туда, и мы увидели его в углу в одиночестве. Я видела инкубатор и провода, он весь в проводах.

Медсестра объяснила все звуки и показала мне пульсометр. У него все хорошо. Переходим к графику кормления. Я все еще уставшая. Я остаюсь с ним до 1 или 2 часов ночи. Все они предлагают мне поспать. В отделении интенсивной терапии нет кровати, поэтому я возвращаюсь в свою комнату.

Следующий день прошел лучше, ему больше не нужно было находиться в инкубаторе, но провода остались. Я пытаюсь кормить его. Я пытаюсь качать. Это было больно.

Он получает свою первую ванну, и он любит это. Медсестра моет его волосы (у него было много волос!), и он, кажется, так успокоился. Медсестра объясняет, что, поскольку он доношенный ребенок, ему не нужна такая же поддержка в отделении интенсивной терапии. Она говорит мне, что мой ребенок сильный, и он будет в порядке.

Я смотрю вокруг. Я вижу других детей, других мам. Они могут быть там неделями. И в отличие от меня, мамам нужно идти домой — без ребенка.

Наступает пятница, и к настоящему времени мы сделали все анализы, кровь вернулась в норму, все трубки были удалены, и я получила своего малыша. Я получаю инструкции по врачебному наблюдению, и мы, наконец, едим домой.