Я — мама. Со стажем уже больше четырех лет. Я выносила и родила свою дочь. Агукала и качала ее на руках. Учила — ходить, одеваться, кушать ложкой, чистить зубы. Мы вместе гуляли и открывали мир. Сперва она лежала в коляске, наблюдала, как колышутся листья на ветру, плывут облака. Потом, научившись сидеть, радовалась солнышку, дождю, падающим снежинкам. Иногда ей бывало плохо, тогда я сутками следила за ее температурой, поила невкусными лекарствами (а что при болезни вкусно?), гладила по голове, утешала и успокаивала капризы… В общем, я делала все то, что ежедневно в мире делают сотни тысяч матерей для своих детей.
Но когда от подруг, еще не познавшх радость материнства, я слышу: «Каково это — чувствовать себя матерью?» — я до сих пор не знаю, что ответить. Сперва мне казалось, что осознание себя матерью приходит уже во время беременности…
Беременность была желанной. Мы даже не слишком долго ждали, когда две маленькие клеточки встретятся — около трех месяцев. Эмоции переполняют и бьют через край. Хочется летать, готова свернуть горы. Я уже обожаю этого малыша. Думаю о нем, живу им, дышу им…
Все заканчивается через четыре-пять недель. Ночью чувствую боль. Инстинктивно устраиваюсь на четвереньки. Становится легче. Но утром в буквальном смысле ползу вдоль стены до туалета — боль раздирает. Кровь и маленькие, плотные кусочки слизи, один из которых слишком большой. С ним уходит и боль. Я понимаю, что все закончилось. Слезы, легкая депрессия, потом я впадаю в ступор, безразличие охватывает душу.
Через пару недель понимаю, маленькая жизнь во мне все-таки теплится. Но теперь я панически боюсь восторгаться: летать, светиться от счастья. Умеренность — вот мой девиз отныне. Умеренность во всем — еде, питье, эмоциях, желаниях. Где-то внутри грызет червячок — вдруг я сама сглазила свое собственное счастье этими самыми «через край»?
И никаких перемен в душе из-за предстоящего материнства. Хожу на работу, вожусь по дому. Не знаю, и не хочу знать, будет ли мальчик или девочка. Просто считаю дни. Покой нахожу в вязании, готовлю приданное для малыша. О приметах не думаю: страшнее, чем тогда эмоций уже не будет — выгорело. Готова ко всему.
Позже врач скажет, беременность надо считать все-таки от той, первой даты. Удержалась клеточка, или их должно было оказаться две, а осталась одна? В любом случае, я не пока не чувствую себя матерью — лишь человеком, которому на хранение передали нечто ценное …но не мое.
Роды проходят стремительно. «Кесарить. Срочно», — говорит врач после утреннего обхода. Я хочу родить сама, но это опасно для здоровья малыша. Сейчас я его увижу (или ее?). Я стану матерью. Что-то изменится…
Девочка. Ее подносят, и в эти короткие мгновенья я вижу ее огромные, в поллица темные глазюки, в которых словно светится и отражается целый мир. Я плачу от радости и волнения. Даже сейчас, единственное, что я четко помню о родах — это безмерно мудрые, все понимающие и в то же время удивленные, чуть испуганные глаза малышки. И свою едва уловимую мысль, что именно так и выражается любовь — таким вот взглядом.
Но когда ребенка приносят на кормление, я понимаю, что еще не стала матерью. Нет его — этого особого чувства, изменившегося взгляда на мир, диких восторгов. Есть лишь ощущение ответственности за маленький и беспомощный комочек, который лежит у меня на руках. Есть любопытство: как же нам общаться? Куча вопросов — что понимает эта кроха, какими ей кажутся слова, и мы, взрослые человеческие фигуры, как она воспринимает голос?
Дома я продолжаю изучать это новое существо, которое стало частью нашей семьи. Иногда мне становится стыдно за усталость от бессонных ночей, желание расплакаться от бессилия. Думаю: если бы я знала, что значит ощутить себя МАТЕРЬЮ, не испытывала бы эгоистичных чувств, желания выйти на работу, чтобы пообщаться с подругами, терпела бы с радостью ночные дежурства у кроватки. Стыдно.
Едва малышка начинает ходить, учу ее правилам безопасного поведения в доме и на улице. На чрезмерное умиление не остается сил: она должна научиться твердо стоять на ногах, падать бех особого ущерба для своих коленок и подниматься. Я не имею права ограждать ее от этого — ведь когда-нибудь меня не будет рядом с ней. Тогда ей придется одной, без моей страховки учиться таким вещам. Но в одиночку учиться падать и вставать гораздо труднее. Зато от окружающих я слышу обвинения в черствости и равнодушии. «Настоящая мать никогда не позволит такому маленькому ребенку самому, без руки, подниматься по лестнице. Вы, мамочка, не знаете, какие могут быть последствия, если он упадет. Мама, да поднимите же срочно ребенка — он упал, вы разве не видите? Вот, бессердечные родители, только руку подала, когда такой крошка уже сам почти поднялся». И я опять задумываюсь, что же такое — ощущать себя матерью? Почему я не могу относиться к ребенку так, словно он — единственный центр моей жизни? Даже во время болезни крохи, едва у той спадает температура, я не бегаю поминутно к кроватке, а стараюсь немного отдохнуть, понимая, что от выспавшейся от меня больше толку и меньше раздражения. Но настоящая мать-то готова на нечеловеческие подвиги… А я даже не ревную, когда дочь с радостью бежит к бабушкам, говорит: «Мама, я не поеду домой, буду ночевать у бабушки, я соскучилась по Барсику».
…Вечером мы читаем перед сном молитву, говорим Боженьке спасибо за прошедший день, еще пять минут я лежу рядом с дочкой на ее кровати. «Мама, а когда я стану старой, ты будешь совсем старенькой?» «Конечно», — говорю я. «А ты тогда не сможешь побыть со мной вечером чуть-чуть перед сном? Мне придется засыпать одной? Ты ведь не будешь рядышком?» Я не могу солгать своему ребенку, но и подарить ей страх одиночества — тоже. И тогда откуда-то из глубины рождаются, как мне кажется, самые правильные слова: «Солнышко, я всегда буду рядом, а если меня не будет в комнате, значит, когда ты будешь ложиться спать, я буду молиться за тебя, и тогда рядом с тобой будет твой ангел-хранитель — ты не останешься одна». Она успокаивается. Но добавляет: «Мама, ты тогда молись громко-громко, чтобы я слышала, а я буду знать, что ты рядом».
Я до сих пор не знаю, какие чувства должна испытывать настоящая мать. Но больше меня этот вопрос не занимает. Иначе не хватит времени на нечто, более важное.