Я на мгновение отвернулась, и мой ребенок сильно обжегся!

В необычный осенний полдень моя малышка, которая еще не ходила, но намеревалась открыть для себя жизнь выше уровня пола, опрокинула на себя горячую кружку мятного чая, пока я на мгновение отвернулась. Она получила сильные ожоги на груди и руке. И я виню себя в этом всю жизнь.

Оглядываясь назад на тот день, я должна была увидеть приближающуюся катастрофу. Она мрачно парила над нашим домом, как большая неуклюжая птица. И у меня был действительно плохой день.

Было время обеда, и я только что привезла старшую дочь Эсси, 4 года, домой. Она смотрела видео на диване. Я посадила Ислу, 11 месяцев, на ее высокий стул и начала загружать посудомоечную машину. Исла встала, прислонилась к подносу, который не был правильно зафиксирован, и нырнула, как парашютист на деревянный пол.

Сначала раздался колоссальный грохот, затем наступило раздутое молчание, которого боится каждая мать, а затем — плач.

Эсси, всегда бдительная, сначала добралась до Исла и положила свою младшую сестру себе на колени. Исла не пострадала, но испугалась. Я опустилась на колени и держала их обоих, пока они не успокоились.

Когда спокойствие восстановилось, я возобновила свои безумные полеты вокруг кухни. Я дала Эсси сэндвич с тунцом, а Исла, вернувшись в свой высокий стул, съела йогурт. Дотянувшись до чайного полотенца в нижней части нашего углового шкафа, я дернула открытую липкую деревянную дверь прямо в правый глаз.

«Господи!» — завопила я со слезами на глазах.

Я сжалась на полу, разочарование, боль и гнев вырвались из моего горла в жалких рыданиях. Еще раз, Эсси прибежала. Она присела на корточки и обняла меня за шею. Есть что-то одновременно согревающее и смущающее в утешении вашего собственного ребенка.

Эсси вернулась к своему видео, следя за Ислой, и я стояла у раковины, прикладывая лед к своей ушибленной брови. Когда я выглянула в окно, я мысленно отложила мысль о плохих вещах, происходящих в моем доме, и включила электрический чайник. Как только вода закипела, я залила себе мега-кружку мятного чая.

«Ты не в порядке, — я думала, — почему ты не можешь просто притормозить, расслабиться и побыть со своими детьми?»

Я обычно пью черный чай с молоком, но в тот день я выбрала что-то травяное. Пока я ждала, пока вода закипит, Эсси попросила стакан сока. Я налила его, поставила на стол, но забыла о нем.

То, что произошло дальше, мрачно.

Я принесла чай в гостиную, поставила его на край кофейного столика и села, скрестив ноги, на пол рядом с ним. Я не помню, где в тот момент находилась Исла в комнате. Скорее всего, она стояла на краю дивана, пытаясь отвлечь внимание своей старшей сестры от экрана телевизора. Но она могла бы быть рядом с журнальным столиком. Я никогда не узнаю…

Как только я села, раздался голос Эсси,

«Где мой апельсиновый сок?»

Всегда послушная, до робота, я переключила передачи, встала и пошла обратно на кухню, чтобы взять забытую чашку сока. В одно мгновение, когда мне потребовалось 20 шагов назад на кухню, наш дом стал местом для медицинской драмы.

В тот момент, когда крики моего ребенка достигли моих ушей, я поняла, что я сделала. Время замедлилось. Я искала в моей голове кнопку перемотки и заключила сделку с невидимой силой. Я протолкнулась сквозь туман неверия к тому месту, где Исла сидела, крича, с пустой чайной кружкой рядом с ней на полу.

Я подняла ее на руки, отнесла ее к кухонной раковине и изо всех сил пыталась выплеснуть холодную воду на ее открытую руку. (С того дня я узнала, что это лучшее, что я могла сделать, — это постоянно прикладывать холодную воду везде.) Вместо этого я запаниковала. Я положила ее на кухонный пол и осторожно сняла с нее ее цельную пижаму.

Потом я увидела худшее: обожжённая кожа скатилась по ее туловищу тонкими слоями.

Боясь прикоснуться к ней, я ходила, повторяя: «Я не знаю, что делать, я не знаю, что делать», в то время как Эсси стояла рядом и тихо наблюдала, как ее мать и младшая сестра разваливаются.

Звонить 911 не был моим первым инстинктом.

Звонить 911 означало полагаться на других людей.

Позвонить по номеру 911 означало рассказать миру, что я подвергла опасности своего ребенка и потеряла контроль.

Я позвонил 911 только после того, как три раза подряд не смогла дозвониться в кабинет педиатра.

Через несколько минут после того, как я позвонила, на мою кухню вошел местный сотрудник скорой помощи. Другой врач прибыл через несколько секунд. Через несколько минут моя сестра приехала к Эсси.

Покидая нашу сонную деревню в машине скорой помощи, я наблюдала за пятном зеленых и оранжевых листьев в заднем окне и снова и снова оценивала свое преступление. Каждый раз, когда выносился приговор «виновен», я плакала.

Работники скорой помощи, обе матери, прочитали мои мысли. «Это не ваша вина, мама», — сказали они. «Сосредоточься на своем ребенке. Она нуждается в вас».

Боль Ислы была неизмерима. Ее крики утихали каждый раз, когда водитель скорой помощи включал сирены. В разгар страданий ее любопытство осталось. Две женщины в машине скорой помощи со мной поделились историями о своих внутренних бытовых преступлениях как родители: проглоченные таблетки, горячие утюги, битое стекло.

В скорой помощи медсестры боролись за то, чтобы провести линию IV в крошечные вены Ислы и ввести морфий, пока я стояла в тени, бесполезная и виноватая. Вид меня, звук моего голоса волновал ее. Я думала, что все в комнате думают: «Какая мать может быть такой глупой? Какая мать могла позволить этому случиться с ее ребенком?»

Когда морфий, наконец, попал в ее кровоток, ее плач прекратился, и ее голубые глаза приобрели застывшую мягкость химического блаженства. Она крепко прижалась к одному из пальцев медсестры и спокойно посмотрела ей в лицо. У медсестры, которая позже сказала мне, что она была беременна, были слезы на глазах.

Когда прибыл медицинский вертолет, чтобы отвезти ее в ожоговый центр, один из бортовых врачей подошел ко мне: «Я — мать», — сказала она. «Я хочу, чтобы вы знали, что именно это случилось с моим сыном, только с кофе. Дерьмо случается. Затем она улетела с моим ребенком, оставив меня на земле.

Я хотела пойти с ними. Но они взяли дополнительного врача, кардиолога, в качестве меры предосторожности, и вертолет был перегружен.

Я смотрела и плакала, как эта большая странная птица взлетела в свинцовое небо. Звук вращающихся лопастей гребного винта, отскакивающих от окружающих гор, звучал как крошечное бьющееся сердце ребенка, когда его слышали через допплеровский инструмент.

По дороге в ожоговый центр жизнь казалась хрупкой. Я была уверена, что мы съедим с дороги в темную реку, которая протекала рядом. Часть меня надеялась, что это произойдет. Ян ехал слишком быстро, и я представила, что он был зол и разочарован мной.

Я беспокоилась об Эсси. К своему ужасу, я вспомнила, что однажды, увидев обожженную кожу Ислы, я сказала: «Она умрет, она умрет». Я сказала об этом Яну и увидела, как он скривился.

«Мне очень жаль, мне так жаль, я была так напугана», — закричала я. Ян крепко держал меня за руку. Начался дождь.

Моя грудь болела к тому времени, когда мы добрались до больницы. Мы нашли Ислу, тщательно завернутую в белые бинты, мирно спящую в кроватке из нержавеющей стали. Она проснулась и захныкала. Я боролась с путаницей проводов и капельниц и застенчиво прижала ее к груди. Она слабо поела грудь, задыхаясь каждые несколько минут. Мы оставались в таком положении в кресле-качалке большую часть ночи, в то время как огни в центре города сияли в забрызганном дождем окне.

Следующие 20 дней были расплывчатыми изменениями прогнозов и мучительными изменениями в одежде. Сначала врачи, казалось, думали, что раны Ислы не были слишком глубокими, чтобы лечить их самостоятельно. Со временем стало ясно, что ей понадобится операция по пересадке кожи. Сначала я плакала во время каждой смены одежды. Постепенно я стала постером девушки за стоицизм: больше тренер, чем мама.

Когда раны Ислы не зажили почти две недели спустя, ей сделали операцию по пересадке кожи. Я держала ее маленькое тело на руках в предоперационном периоде, когда перорально вводился морфин. В операционной я держала ее ногу и смотрела, как анестезиолог надел маску на ее милое лицо. «Мы позаботимся о ней», — сказал анестезиолог, когда медсестры выгнали меня из операционной. В коридоре моя старшая сестра держала меня, и из моих глаз текли слезы.

Сегодня Исла носит мои недостатки, как знак мужества на ее груди. Я сталкиваюсь с воспоминаниями о ее несчастном случае каждый раз, когда вижу ее шрам, который составляет идеальную карту Африки. Я смотрю на гордый новый слой кожи телесного цвета и рубцовую ткань и чувствую неровную кожу на ее бедре, место, откуда была взята кожа для ее трансплантата, и вижу хрупкий, несовершенный мир.

Я также вижу удивительный показ современной медицины. Было время, когда ребенок, возможно, не пережил бы этот тяжелый ожог. И я знаю, что этот несчастный случай и этот шрам не определят ее жизнь. Она слишком сильна для этого. Но это всегда будет с ней. Всегда.

Это остается со мной тоже. И я стараюсь быть такой же сильной и прощающей себя, как и моя девочка. Каждый день.