Куриные мозги и девичья память

— Почему ты не поешь? Ты разве не знаешь эту песню?

— Я плохо пою.

Мне было пятнадцать, когда у меня произошел этот диалог с лучшей подругой. Мы обе в пионерском лагере. Сидим у костра. Мальчик, который нравится и мне, и ей, играет на гитаре очередной хит. Ему подпевают все, даже вожатые.

Запомнился мне этот разговор не столько потому, что подружка-хохотушка молчала, как партизан, сколько потому, что я впервые посмотрела со стороны на себя: «Стоп. А я? А я хорошо пою? Можно ли мне открывать рот, если бабушка и мама всегда мое пение хвалили? И что вообще это означает: «петь хорошо»? И кто решает? Кто дает оценку твоему пению? И так ли важно, что ты поешь плохо, если вокруг тебя собрались друзья, и никому нет дела до качества пения? Ведь всем просто хорошо. Зачем усложнять? Копаться?».

— Мам, как ты считаешь, я хорошо пою? – уже дома я решила все-таки узнать правду. Хотя догадывалась: мама тот еще критик. В третьем классе я нарисовала гуашью зимний лес – вертикальные палки, по бокам от которых торчат палки поменьше, — и мама вставила рисунок в раму и повесила на стену в гостиной. Или, например, в пятом классе я смастерила для нее бусы из папье-маше. И что же? Стоило гостям прийти, как мама тут же их надевала. И хвасталась: «Ручная работа. От личного ювелира…». Вобщем-то, было примерно ясно, что мама ответит. И она ответила:

— По-моему, неплохо. А для человека, который не планирует связать свою профессию с музыкой, даже отлично. И еще, у тебя очень хороший вкус. Все, что ты слушаешь, мне очень нравится. Особенно та джазовая певица…

— Пап, а я хорошо пою, как думаешь? – поскольку папа любит говорить, что на правду не обижаются, я решила добиться от него этой правды, заранее себя подготовив, что если он ответит «плохо», я приму это спокойно, как факт. Как если бы он сказал: «Ты вообще не умеешь свистеть!» (я ведь не умею, сколько ни пробовала). Или: «Тебе не дается химия.» (это правда, терпеть не могу химию!)

— Кто я такой, чтобы решать? – папина правда оказалась не обидной. – Мне вообще медведь на ухо наступил. Но даже я, услышав битлов, не могу удержаться подвываю, когда их слышу. Правда, стараюсь не очень громко, чтобы не распугать окружающих. – Папа смеется. Я тоже смеюсь. Потому что сразу представляю, как папа кричит про желтую субмарину, а прохожие затыкают уши и оглядываются в ужасе: что произошло? что за страшные звуки? Я решила, что история про орущего папу должна вдохновить мою подругу. Она же не на сцене. Не собирается же выступать в филармонии. Точно не претендует в солистки музыкальной группы…

— Слушай, да какая разница, хорошо ты поешь или плохо… Вот мой папа, — мы сидели у подруги на кухне и пили чай. Я почти дошла до желтой субмарины и прохожих на улице. Но в этот момент из гостей вернулись ее родители. Мама вошла на кухню и вместо «Привет!» поморщилась:

— Господи, что ты сделала со своими волосами? – она подняла высокий хвост подруги двумя пальцами, словно он был какой-то грязной тряпочкой. – Тебе не идет. Совершенно не идет! И помнишь, я говорила: не открывай лоб. Никогда и ни за что. Он у тебя какой-то квадратный. А когда ты зачесываешь волосы назад, еще и глаза кажутся еще более выпуклыми…

Рывком подруга освободила хвост от резинки. Кивком показала мне на дверь: мол, пойдем, не будем мешать взрослым. Мы встали из-за стола.

— Погуляем немного, в восемь буду дома.

Мы почти вышли из кухни, когда мама остановила подругу и, окинув ее взглядом с ног до головы и обратно, попросила с каким-то раздражением:

— Только не говори, что отправишься на улицу в таком виде. Пожалуйста, не в этой юбке с твоими… — она запнулась, подбирая слово, — с твоими… оригинальными ногами. Свободные штаны созданы для таких, как ты. Пора бы уже запомнить!

— Так что там твой папа? – спохватилась подруга, когда мы вышли в раннюю солнечную весну. – Ты хотела что-то смешное рассказать.

— Да? — я вдруг поняла, что субмарина, даже если ее придумали легендарные битлы, совершенно бессильна, когда у девочки есть мама, которая в прошлую нашу встречу обещала оплатить дочери пластическую операцию: «Исправим тебе ушко. Оно какое-то кривое. Еще немножко подрастешь, и я запишу тебя к специалисту». А в позапрошлую – вырвала из ее рук шоколадку: «И не заметишь, как перестанешь помещаться в дверь!». А когда мы собирались в бассейн, уточнила: «Точно идешь? Не передумала? Я бы на твоем месте не рискнула оголяться с такими формами…».

— Знаешь, я забыла, что хотела сказать. А раз забыла, значит, ничего важного, правда? – соврала я.

— Значит, у тебя тоже эта самая… Как ее? А! Девичья память! – подруга приобняла меня, чтобы я не чувствовала себя никчемной. – Не переживай. Мама говорит, у меня – тоже девичья память. Девичья память и эти, как их? О! Вспомнила! Девичья память и куриные мозги!