Что происходит с детьми, чьи близкие находятся в депрессии, отрицая при этом ее наличие.
Многие считают, что психология — это когда винят маму и папу в несчастном детстве, бесконечно жалуются, жалеют себя и дружат за деньги. В моем представлении психология — это когда изучают внутренние механизмы, мешающие человеку чувствовать полноту жизни. Возвращая себе способность быть живым, он вместе с тем открывает в себе любовь, благодарность и умение трудиться. Давайте разбираться глубже.
Что происходит с детьми депрессивных родителей
- Что воля, что неволя, все одно
- «Жить надо не для радости, жить надо для совести»
- Выход есть
Мы не знаем, почему одни и те же события кого-то побуждают к борьбе, а кого-то ломают. Мы не знаем, почему одни люди рождаются чувствительными, а другие активными. Мы не знаем, почему у одних много ресурсов с рождения, а к другим судьба отнеслась явно несправедливо, лишив здоровья, сил, а то и адекватного окружения. Психология может предложить один из вариантов разобраться, что теперь со всем этим наследством делать.
Сегодня я хочу рассказать о том, что происходит с детьми, чьи близкие находятся в депрессии, отрицая при этом ее наличие. К моему большому сожалению, человек, не вкусивший жизни, может быть уверен, что он умеет любить, благодарить и заниматься любимым делом. И детей учит собственному пониманию того, как правильно имитировать любовь, благодарность и творчество. И саму жизнь.
Именно с такой ситуацией, как мне кажется, столкнулась автор статьи «Мои родители себя похоронили» Валерия Малкина. Она очень хорошо описала это дыхание с мерти, которое исходит от людей, по какой-то трагической случайности запретивших себе быть живыми, научившихся ювелирно избегать умения чувствовать и быть целостным.
Вы услышите от них постоянно повторяемые житейские и религиозные мудрости о том, почему нельзя хотеть и получать удовольствие. Даже если составители поговорок и благочестивых историй имели в виду что-то другое, наши герои найдут способ объяснить, что на самом деле все ровно так, как говорят они: с мерть вызывает намного больше воодушевления, чем жизнь.
Все разговоры будут каким-то образом упираться в смерть. Будут фигурировать запасы на черный день, любовь к жутким передачам по телевизору, от которых вам станет тоскливо уже при звуке музыкальной заставки (а вашим родителям совершенно нормально), походы по врачам, а то и целителям, прием странных таблеток по расписанию и горстями (часто эти таблетки врач назначил соседке, но ей же помогает!) и бесконечные разговоры о том, как страшно жить и как скоро помирать.
Разворачивая психологическую составляющую такой истории, я неминуемо коснусь родителей этих людей, а также родителей их родителей, и даже, возможно, еще двух-трех поколений этой семьи. Но не для того, чтобы обвинять: вина не собирается ничего решать, ей хочется только снизить накал проблемы. Моя задача — вернуть человеку ответственность за свою жизнь и назвать своими именами те вещи, которые сформировали его привычные способы избегать зрелого удовольствия. Понять, прочувствовать, прожить, отпустить, похоронить. И освободить место благодарности, любви и созидательному труду.
Что воля, что неволя, все одно…
Помните фильм «Амели»? Интересная девочка, рассматривающая жизнь немного со стороны, но принимающая в нем самое активное участие, используя богатое воображение. В детстве она выбирает мир фантазий и дружбу с выдуманным крокодилом, чтобы хоть как-то скрасить свое невыразимое одиночество. Ее маму намного больше интересует несуществующий сын, чем реальная дочь, а папа считает, что у его чада порок сердца, таскает ее по врачам и добивается запрета на поход в школу.
Потом мать умирает, отец уходит в нескончаемый траур, а девочка все свои силы тратит на то, чтобы вернуть к жизни знакомых и незнакомых людей, предпочитая при этом непрямую коммуникацию. Ее главным желанием становится желание сделать других счастливыми. В реальной жизни Амели не настолько преуспевают, даже если находят способ высылать своим близким со всего мира фотографии садового гнома. И тогда заиграться в спасение окружающих от их внутренних драконов можно на всю оставшуюся жизнь. Свою непрожитую жизнь.
Расскажу еще одну историю. Она закончилась достаточно хорошо. По крайней мере, точно обогатила мировой психоанализ описанием интересного феномена: синдрома мертвой матери. Речь идет о переживании ребенка, чья мама не умерла, но фактически им не интересовалась. При этом отец был также отстраненным, занятым или отсутствовал вовсе. Как правило, в истории не фигурирует и других значимых взрослых, будь то бабушка с дедушкой, няня или учитель, то есть ребенок не мог получить опыта «живой» привязанности.
В 1927 году в Каире в семье сефардских евреев (евреев, изгнанных из Испании и Португалии в 15 веке. — Прим. авт.) родился мальчик Андре. Когда мальчику было два года, сестра его матери трагически погибла. Мама сильно переживала смерть дорогого ей человека, и когда заболела туберкулезом ее дочь, мама так боялась встретиться со смертью еще раз, что все свои силы потратила на лечение, оставив остальных членов семьи без хоть какого-то внимания.
Девочку вывозили в Париж, а сын оставался один с работающим отцом и сменяющимися нянями. Когда Андре исполнилось 14 лет, умер и его папа. А он сам со временем уехал в Париж, поступил в медицинский, выучился на психиатра и занимался проблемой, которая была названа им «синдром мертвой матери». Андре Грин очень хорошо знал, как это — жить рядом с родителем, который оживал только при наступлении смерти.
Согласно Грину, у такого ребенка в детстве был опыт тепла и принятия, но потом что-то произошло, и мать не смогла с этим чем-то справиться, погрузилась в депрессию и стала недоступной для ребенка эмоционально, продолжая присутствовать физически. Она заботится о ребенке, он сыт, одет, отведен на кружки, но мама взаимодействует с ним очень механистически. Ее глаза не излучают интерес, а игры с ребенком похожи на чтение вслух методических рекомендаций.
Представьте себе такую историю: ваш близкий друг или супруг всегда интересовался вашей жизнью, проявлял нежность и заботу, а потом вдруг резко перестал. Да, он продолжал поздравлять вас с праздниками, но его поздравления больше напоминали озвучку из открытки, а не вдумчивые слова, как это было раньше. Он приносит деньги, но совершенно пустыми глазами смотрит на ваши успехи и радости. И так продолжается день, два, месяц, год… Если вы попробуете с ним поговорить, от может уйти от ответа или разразиться скандалом, что вы его не понимаете.
У взрослого человека обычно есть несколько выходов из ситуации. У ребенка же он только один — приспосабливаться. И тогда ребенок начинает строить отношения не с матерью, а с ее травмой. Он, согласно своему характеру, начинает делать все для него возможное, чтобы вернуть себе прежнюю, живую маму. Он готов помогать, быть хорошим, его аналитическим способностям и дисциплине удивляются все учителя и соседи. Он становится ребенком, который убил свое детство и «быстро повзрослел». Но эта взрослость ненастоящая, она такая же нелепая, как сексуальный наряд на конкурсе красоты для шестилетних.
«Жить надо не для радости, жить надо для совести»
Ребенку для роста и развития необходимо, чтобы значимый взрослый отражал его, показывал ему то, какой он. Мама младенца буквально проговаривает действия малыша (ой, а кто это у нас так улыбается, а кто это проголодался, а сейчас мы будем купаться), копирует его мимику, смотрит любящим взглядом, волнуется за него, пугается и успокаивается, фантазирует о его будущем.
Такая способность испытывать чувства к своему ребенку и вносить их в коммуникацию, предлагать ребенку знание о нем самом, побуждение малыша к любопытству чрезвычайно важны. Это развитие не столько с позиции раннего чтения и английского, сколько проживание с ним всего разнообразия его состояний, связанных с возбуждением и торможением.
В психоанализе такую способность матери адекватно реагировать на происходящее с ребенком и называть эти процессы словами (ты устал, ты испугался, тебе страшно, ты злишься, что у тебя не получается, ты так рад, ты постарался, и у тебя получилось, что тут произошло, давай подумаем, как это исправить) называют отзеркаливанием.
Так вот, мать, погрузившаяся в нескончаемый траур, отзеркаливает только пустоту. Представьте, что каждый раз, когда вы решите посмотреть в зеркало, вы будете видеть только комнату, цветы, даже свое платье и прическу, но не собственное лицо. Вместо вашего лица там будет туманное расплывшееся пятно. Вот что-то такое переживает ребенок, чьи близкие похоронили себя заживо на годы и десятилетия. От внутреннего ужаса он всеми силами будет стараться вернуть ту маму, которая опять будет отражать его, а не вещи.
При этом ребенок депрессивной матери не позволяет себе винить маму или испытывать к ней агрессию, потому что очевидно же, что мама страдает, маме плохо. Агрессия воспринимается ребенком как наказание, а как можно маму наказывать, если она и так мучается? И ребенок учится оправдывать других людей за то, что они причиняют ему боль. Оправдание мешает ему обнаружить свои ценности и желания — именно то, что делает человека живым.
Многие люди описывают этот период своей жизни при помощи такого образа: мама в холодной яме, там страшно и темно. Я не могу бросить маму и пойти развлекаться, я спускаюсь к маме и сижу там с ней. Так воплощается инстинктивная потребность ребенка быть с родителем, чтобы выжить и вырасти. Многие называют это любовью, но пока это не она. Такая невозможность «отлипнуть» называется сепарационная тревога, или, простыми словами, острый ужас ребенка, который знает, что если он окажется один в мире, он умрет.
Подобное поведение продолжается и во взрослой жизни, в семье, дружеских отношениях и на работе. Человек выучился оправдывать других и не замечать себя, отдавать себя целиком, чтобы заслужить любовь и одобрение, а потом сталкивается с внутренним опустошением и одиночеством. Нередко такой выросший ребенок выбирает не строить отношений вообще, или замещать отношения действием («Чего ты ко мне пристала со своим “поговорить”? Я же работаю для семьи, зарабатываю деньги, устаю, отстань от меня»). Или переживает, что его действия не приносят удовольствия, отношения наполнены тревогой или чем-то неясным, тяжелым, с привкусом непонятно откуда взявшейся вины.
В зависимости от ситуации и личных предпочтений дети «мертвой» матери во взрослом возрасте будут вести себя по-разному. Они могут фанатично следовать какому-либо религиозному течению, причем нередко самому жесткому и бескомпромиссному его изводу. Ощущение недостаточной ценности и уверенность, что его невозможно любить, делают такого человека уязвимым для псевдорелигиозной жизни, основанной на самобичевании и аутоагрессии. Они могут стать зависимыми от алкоголя, наркотиков, еды или секса. За всем этим разнообразием деструктивных форм поведения стоит попытка наказать себя за горе матери. Да, такие дети искренне уверены: они виноваты, что не вернули маму к жизни.
Со стороны эти люди кажутся вполне успешными и состоявшимися. У них могут быть хорошее образование, стабильная работа, длительные отношения и дети. Но всю эту оболочку внешнего благополучия пронизывает еле заметная разветвленная сеть, постоянно отравляющая человека ядом депрессии.
Выход есть
Выход из этого состояния там же, где и вход: в проживании потери. В психологии такой процесс адаптации к новой реальности, связанной с буквальной или эмоциональной потерей значимого человека, называется гореванием. Это нормальный процесс, наша психика специальным образом устроена так, чтобы мочь пережить даже самые тяжелые испытания.
Я хочу успокоить мам, которые сами страдают от депрессии и винят себя в том, что не могут быть идеальными родителями для своих детей: многое можно компенсировать. По крайней мере, вы можете научить ребенка принимать свои ограничения. Попросите кого-то из своих друзей или близких периодически проводить время с ребенком, играть с ним, гулять. Найдите ему интересного наставника или отведите к детскому психологу. В крайнем случае у ребенка будет бурный переходный возраст, но выход из этой ситуации точно есть. Признание проблемы — это очень важно.
Когда умирает близкий, у человека появляется осязаемая причина для горевания, она более понятна и самому человеку, и окружающим. Реальная смерть матери — огромная трагедия для ребенка. В случае же с матерью в депрессии потеря, с одной стороны, не такая необратимая, но, с другой стороны, и не настолько очевидная. И это действительно серьезная проблема.
Первый этап горевания — это отрицание. Таким способом психика справляется с шоком и дает возможность собраться с силами. Дети мам в депрессии не видят причин для своего состояния и могут навсегда застрять в отрицании. Если в вашей жизни нет радости или она какая-то очень странная, прислушайтесь к себе.
И ко мне, и к моим коллегам нередко приходят с такого рода запросами: «У меня было прекрасное счастливое детство, у меня замечательная жизнь, только почему-то я периодически хочу умереть и постоянно переедаю (иногда напиваюсь до потери сознания, периодически наношу себе вред, бесконечно ругаю себя и срываюсь на детях — нужное подчеркнуть)».
Так что первым шагом к выходу будет признать, что в жизни и правда есть какая-то проблема. Перестать называть ненормальное нормальным. Если возникают мысли вроде таких: «да ладно, уж как-нибудь доползу до смерти, все так живут», — задумайтесь, не строите ли вы вашу жизнь вокруг чужого горя.
Автор Лидия Сиделева